----------------- Аврорат ----------------
С того самого момента, как я сама довела себя до обморочного состояния, прошло не так много времени. Но когда я все-таки открыла глаза, выходя из наведенного сна, вокруг меня были уже не враждебные стены Аврората, а белый дружелюбный потолок больницы. Мне понадобилась несколько секунд, чтобы понять: я лежу, но не в больничной палате, а в кабинете Забини, кажется, на диване. Что же, это несколько упрощает дело.
Если он забрал меня в Мунго, то, несомненно, возвращаться домой мне пока еще нельзя - мало ли, на балу, скорее всего, еще не разошлись гости, и мое неожиданное появление вызовет еще больше подозрений. Подставлять Азазеля я тоже не собиралась - наверняка оставил какую-нибудь бумажку с поручительством. Я плохо разбиралась во всех этих правилах, поэтому довольно смутно представляла себе суть бюрократических заморочек.
Наконец, найдя в себе силы, я медленно и неуверенно коснулась ногами пола. По всему моему телу разливалась слабость то ли от недавнего сна, то ли от внезапно накатившей усталости. Больше двенадцати часов на ногах - не шутки. Тем более, что часы эти были насыщенны и морально, и физически.
- Спасибо, - мне не требовалось оглядываться по сторонам, чтобы почувствовать присутствие Забини. Я до сих пор терялась в догадках: почему он пришел помочь мне. Точнее, не так - почему он единственный, кто сделал это? После сегодняшнего утра я и не рассчитывала на подобный героизм. И после этого же утра, где я так негодовала только об упоминании вмешательства в мое сознание, сейчас я была согласна на любые ухищрения - в Азкабан мне не хотелось, тем более, пожизненно. Хотя, чем дольше я оставалась вне дома, тем больше этот вариант становился привлекательным. Мне было страшно возвращаться, очень страшно. Я не знала чего ожидать. И дело не в монстрах. Дело только в том, что..
- Когда ты сможешь отпустить меня домой? - не выдержала, спросила, даже глаз не подняла. Детский сад.  Только бы Забини не взбеленился: сегодня это явна тема дня. Ну ты же должен понять, Азазель, что, если меня там не будет к утру - можно сразу прописываться в Азкабан на постоянное проживание. Или на кладбище. И то, наверное, надежнее будет. Кажется, Вальбурга на эту тему даже хотела благотворительность организовывать. Что ж, кажется, у нее скоро появится первый клиент.
Меня все подмывало спросить: зачем он вытащил меня оттуда, но я упорно молчала, потому что ответ мог быть самым непредсказуемым. Иногда лучше тешить себя своими собственными догадками, чем слышать правду, которую не ожидаешь. Да и что спрашивать, если я даже посмотреть на него боялась. И не потому что мне было стыдно за свой провал в Гринготсе. А потому что он не обязан был так рисковать из-за меня. И я чувствовала себя виноватой - ненавижу это ощущение.

Отредактировано Vivien Lestrange (2013-07-03 17:52:53)

Сухо, пусто, мертво. Я вздрагиваю, как от пощечины, потому что то, что он говорит - правда, но я не хочу верить в нее. Я не хочу, но приходится.
- Ты хочешь сказать мне, что я никому не нужна? - тихо, но твердо спрашиваю я, поднимая взгляд на Азазеля. - Я знаю об этом, - холодно говорю я, сглатывая подступивший к горлу комок. - Мне осталось разочаровать только тебя, хотя, кажется, я уже это сделала, не так ли? - почти констатация факта. Я не хочу слышать ответа. Не хочу, Азазель, пожалуйста, не делай мне больно. Да, я во всем виновата, да, они все, все меня ненавидят, от родной сестры до мужа. Да, Азазель, А он безжалостно продолжает. В каком состоянии? В каком состоянии?! Хочется спросить, но молчу. Забини, кажется, обижен на меня или просто, ерничает. Или не просто. Черт, когда все стало так сложно, так сложно, даже с ним.
- Знаешь, что самое страшное, - я, наконец, встаю с дивана и подхожу к Азазелю, почти вплотную, крепко хватаю его за руку, чтобы успокоиться. - Я помню, я помню все: почему и как я ограбила банка, и то, что ты вложил мне в голову, помню это как две раздельные главы своей жизни - останавливаюсь, делаю вдох. - Так и должно быть? - сомневаюсь, потому что с моей памятью активно работали руководители Отдела Тайн. Ну же, Забини, скажи мне, ответь мне или я точно сойду с ума. Забини, просто скажи, что я нормальная. Н о р м а л ь н а я.
Тишина. И он говорит мне о Мун. Знаю, что мои глаза загораются бешенством, только при упоминания о ее имени. Суд? Нет, дорогой, это слишком мелко для меня. Слишком мелко.
- Нет, мне не нужен суд, - и голос по высоким ноткам, только на этот раз без истерики. - У меня свои методы, - да, я хочу, чтобы ты знал, Азазель, знал. - Или ты думаешь, что я спущу ей это с рук? Ты думаешь, что я не отвечу ей за этот позорный арест, за это унижение? - еле сдерживаюсь, пытаясь говорить как можно спокойнее. - Ты хочешь, чтобы я не ответила ей за это? - сквозь зубы спрашиваю я, поднимая вверх левую руку, на которой уже проступили синяки от цепкого захвата Данталиана, моего мужа, который бросил меня на попечение судьбы в холодном здании Аврората, потому что у него нашлись более важные дела, потому что дела для него всегда превыше меня. Ты же это мне хотел сказать, Азазель? На это так беспардонно намекал, растаптывая мою гордость своей одной единственной фразой. - Нет, истории не будет. Ее история скоро закончится, оборвется, так и не начавшись, - мстительно говорю я, в глазах уже не бешенство, а пьяные опасные огоньки угасающей от усталости жестокости.
А Забини садится за стол и говорит мне о больничном. Какой к черту больничный? Если меня утром не будет дом, можно заказывать место на кладбище! Я опираюсь руками о стол, склоняясь над многочисленными бумажками и своим личным делом.
- Неделю, - повторяю я, - Ты в своем уме? Ты понимаешь, чем это для меня чревато? Лучше в Азкабан, чем, - осекаюсь, еле удерживая себя за язык. Нет, запретная тема. Забини не должен знать. С ним все должно быть просто, пожалуйста, Салазар, только с ним. - Какое общение! - не выдерживаю я и вскрикиваю. Действительно, какое общение, если я готова первого встречного накормить круциатусом. - Если я не появлюсь утром, то, - пауза, - Проблемы будут у меня только с мужем. Если не появлюсь завтра вечером - еще и с Темным Лордом, - пойми меня, пожалуйста, пойми меня, Азазель. - Ты должен меня отпустить раньше, максимально раньше, - с нажимом говорю я, и да, я помню, что он этого не заслуживает. Я помню, делаю выдох, заставляя себя успокоится. - Прости, прости меня, - закрываю глаза, дышу. Неровно. И сердце - слишком сбивчиво. Почти тахикардия. - Прости меня, умоляю тебя, - нет, нет, только не слезы, только не опять. Но блестящие капли против моей воли оставляют соленые борозды на щеках. Во мне словно борется две Вивьен, одна из которых - безжалостная убийца, которой на все плевать, а другая, другая... А другая плачет. И плачет, кажется, по той, по первой.

Отредактировано Vivien Lestrange (2013-07-08 20:37:15)

И это спрашивает меня человек, который безжалостно режет людей в своем подвале. Нет, Забини, я хотя бы просто, просто и милосердно их убиваю, как это делают на любой войне, а ты, черт подери, развел у себя казармы Третьего Рейха и считаешь, что ради науки все можно. Так почему я не могу делать ради своих идеалов то, что эти идеалы требуют? Да, я неправильная женщина, воспитанная не по тем образцам, но у меня есть оправдание: мне не с кого было брать пример - по-скольку мать, которая ненавидит в тебе каждую твою черточку - не может этим примером быть априори. Так же как и сестра, так же, как и все остальные. Я неправильная, мой инстинкт самосохранения заменен инстинктом саморазрушения, Забини, тебе ли не понимать? Я неправильная, и это лучше, чем быть похожей на всех остальных матерей семейства, задыхающихся в четырех стенах, погрязших в быту и домашней рутине, не занимающих свой ум ничем, кроме светских пустых бесед. Я не хочу быть такой, как они. Мое тщеславие никогда не позволит мне этого. Никогда.
- Зачем? - переспрашиваю, чтобы вникнуть в его вопрос. Рядом с ним я теряюсь, чувствуя себя маленькой нашкодившей девчонкой, но так не должно быть. - Зачем? - зависла. Я понимаю, что и причин то у меня не было. Уже потом, когда я поняла, чей сейф опустошила, я решила, что могу этим хоть как-то привлечь к себе внимание своего благоверного. А как иначе, если он не замечает ничего кроме своих операций? А до этого, до этого я умирала со скуки. До этого я была у тебя, Азазель. У тебя. Ты выбил меня из привычного состояния равновесия. У каждого свой способ восстанавливать потраченные нервные клетки. Но все это - глупые оправдания. - Я проводила эксперимент, ты же тоже любишь экспериментировать, - говорят же, что лучшая защита - это нападение.
Он пальцами надавливает на этот единственный синяк, пока еще единственный - ведь на ночь мне обещали потрясающее продолжение событий, а Данталиан никогда не нарушает своих обещаний, в отличие от меня, и я чувствую боль, больше, правда, от осознания того, что он, Азазель, хочет мне эту боль причинить.
- Нет, Азазель, тебе не плевать. Иначе бы ты так не говорил, - у меня бешено колотится сердце, подстраиваясь под упрямый ритм чужого. Чертова эмпатия. Чертово все. Моя голова сейчас лопнет от подобных эмоций. Глупость, конечно, глупость. Сегодня их слишком много. Мне хочется провалиться сквозь землю, исчезнуть. Нет, Забини, ты все равно не переубедишь меня, я все равно буду верная своим принципам до последнего вздоха, если не случится чего-то совсем из ряда вон выходящего. Если кто-то не захочет меня сломать до конца.
Секунда, какая-то фраза - и он выходит из себя. У меня перехватывает дыхание, и я успеваю только тихо что-то пискнуть, когда он берет меня за грудки и волочет к окну, заставляя смотреть вниз, на отвратительный вид улицы. Он говорит, но я почти не слышу смысла: в моем сознании все расплывается от внезапно нахлынувшего ужаса. Но потом, вежливое сознание, все-таки доносит до меня его слова. И во мне все вспыхивает негодованием.
Нет, это даже не скука, Азазель. Это и есть безысходность: когда ты вынужден сидеть взаперти, когда ты вынужден подчиняться, когда ты вынужден принадлежать тому, кого ты не переносишь на дух. Принадлежать, Забини, ты хоть знаешь, что это значит? Когда ты - не более, чем красивая вещь, которую можно, при надобности, поставить в коридор, когда сменится интерьер, или же разбить об чью-то непонятливую голову, а осколки, осколочки-то - выбросить и забыть.
- Нет, - выдыхаю я. Прости, Азазель. Я знаю, что ты так хочешь донести до моей больной головы, но нет. Можешь убить меня, потому что впредь я заикнусь об этом, заикнусь не раз, потому что это - моя жизнь, и я не могу лишить себя ее. Сейчас, Забини, я по-настоящему завидовала той шлюхе на улице, потому что у нее не было необходимости возвращаться домой и стиснув зубы переносить то, что переносят мои же жертвы при нападении, потому что ей не нужно было не перед кем оправдываться, не нужно было выглядеть лучше, чем она есть.
Но Азазель обнимает меня, крепко прижимая к себе. Мои слезы кончаются так же быстро: кажется, после представления в аврорате они действительно иссякли. У всего же есть свой запас. - Одна проблема, Азазель, - говорю я охрипшим голосом, - Я такая же шлюха, только в статусе, и если она таким образом выживает физически, то я - морально - словно подвожу черту для самой себя. Но что поделать, если именно такой я чувствую себя сейчас и всегда, постоянно, каждую секунду своего бытия.